Граф, проведя ладонью по лицу, оперся руками на стол, где расстелили нашу походную карту, вид у него был человека, который только что или познал истину, или был как минимум близок к этому.

– Какую же, ваше высочество? – спросил Бернард, и я, отметив появившуюся наконец реакцию, продолжила:

– Тему сопровождения женщин этой деревни до Фиральской комтурии. – На меня посмотрели с непониманием, впрочем, другого я и не ожидала. – Если точнее, я хочу поговорить о безопасности этих женщин. Они уже пережили насилие со стороны нашего предполагаемого противника, и я совершенно не желаю, чтобы наши доблестные солдаты встали с ними в один ряд. – Скрестив руки под грудью, я обвела взглядом собравшихся в доме офицеров, следя за выражениями их лиц. Бернард молчал, задумчиво глядя на меня, потом почесал подбородок и, встав в зеркальную моей позу, уточнил, что именно я имею в виду.

– Я имею в виду, граф, что среди сопровождаемых нами женщин полно молодых и красивых. Достаточно красивых, чтобы кто-то не смог устоять перед соблазном воспользоваться их телом и возможной безнаказанностью за этот гнусный поступок.

Бернард хекнул от моей прямолинейности, среди офицерского состава прошел легкий шепоток, многие мужчины смотрели на меня странно, косясь и отводя взгляд, и это нервировало, если не сказать – злило.

– Ваше стремление понятно и заслуживает уважения, но нужно понимать, что у нас и так достаточно проблем с тем, чтобы организовать их перемещение… – Граф потер пальцами лоб и осмотрел своих подчиненных.

– Я понимаю. Понимаю также и то, что не все женщины могут быть против каких-либо отношений с нашими воинами. Я думала, что мы можем попросить их надеть какой-то опознавательный знак, чтобы тех, кто не против, можно было легко отличить… – начала я, но прервалась, так как один из офицеров, кажется Фран, робко прочистил горло, вопросительно глядя то на меня, то на своего командира.

– С вашего позволения, ваше высочество, они не согласятся это сделать. Вернее, сделают, может даже все, но в итоге будут пренебрегать, и начнется неразбериха.

– Они – это кто?

– Женщины, ваше высочество, – молодой мужчина стушевался, ему явно неловко было обсуждать со мной такие темы, – у многих из них были мужья или женихи, и сейчас их вроде бы нет, но они вроде бы есть. Неизвестно, живы ли они и вернутся ли когда-нибудь к своим семьям. А среди солдат много молодых и неженатых мужчин с хорошим жалованьем и достатком…

– Я поняла. – Прервав Франа, я нахмурилась. – Поправьте меня, милорды. Женщины не согласятся вешать на себя опознавательный знак, потому как, если их мужья или женихи живы, о чем мы знать не можем, они будут заклеймены как изменщицы своими же товарками, даже если не вступят ни в какую связь с солдатами просто из-за одного выраженного желания?

Все находящиеся в комнате мужчины синхронно кивнули.

Вот засада!

– А кто-то из них при этом, так или иначе, вступит в связь хотя бы по той причине, что не захочет упускать шанса охомутать солдата при деньгах и уехать из села?

Последовало очередное массовое кивание.

Граф, доселе молчащий, задумчиво наморщил лоб.

– Думаю, ваше высочество, все можно организовать проще. Женщины будут двигаться с обозом, на его сопровождение мы отрядим некоторое количество солдат из самых порядочных; офицеры, займитесь их поиском в подчиненных вам частях. Скажем, не больше десятка на всех, итого у нас будет по две-три женщины на каждого охранника и по двое солдат на каждую повозку. Дежурить будут у обоза сменно, накинем к жалованью за это. Задача охраны будет проста – следить, чтоб молодые и горячие не лезли к обозу сами и чтоб утром все женщины были на месте целые и невредимые. Среди солдат провести инструктаж – за попытку нарушить указ буду снимать жалованье, за насилие – по возвращении в родные земли лишу воинских привилегий, включая посмертные выплаты семье, если, не приведи Светозарная, погибнут.

– А если она захочет уйти из обоза сама? – Я задумчиво закусила губу, обкатывая в голове предложенный графом план.

– Тогда пусть за ней придет тот, к кому она идет. Он же ее пусть и вернет к утру. Будем считать это прививкой хороших манер. – Бернард хмыкнул чуть насмешливо, и я улыбнулась в ответ.

– Это хорошая идея, граф. Что ж… у меня, пожалуй, больше нет вопросов. Не буду вам мешать.

– Ваше высочество! – Нестройный хор голосов зазвучал мне уже в спину. Не было никакого желания тратить время на созерцание их согнутых спин, а вот найти комтура и вцепиться в него, подобно клещу, – еще как было!

Ханса я обнаружила уже в одиночестве, разминувшись с Милой через пяток шагов от крыльца. Женщина медленно шла в сторону своего дома с опухшим носом и отекшим лицом, но в ее взгляде появился какой-то смысл. Она, увидев меня, согнулась было в поклоне, но я быстро проскочила мимо, коротко кивнув, – ее чувства все еще бродили по моей памяти, да и ощущение какой-то неловкости не добавляло комфорта и желания задержаться возле безутешной матери, тем более что Ханс, словно чувствуя мое приближение, неспешно пошел прочь.

– Комтур!

Он остановился и обернулся с тяжелым вздохом, но без раздражения.

– Что вы сделали там, в доме? – Я сверлила не терпящим возражений взором брата-рыцаря, и он, понимая, что от меня теперь так легко не отделаться, медленно направился вдоль домов, предлагая мне следовать за ним.

– Это называется «Песнь Принятия»… – Храмовник сделал паузу, вдыхая, и я тут же вклинилась с вопросом:

– Почему «Принятия», если вы сказали отринуть?

Поперхнувшись воздухом, Ханс посмотрел на меня, потом возвел очи к серо-белесому небу, видимо зарекаясь чему-то удивляться, и пояснил:

– Потому что отринуть человек должен то, что ему мешает. Душевную горечь, гнетущие воспоминания. А принять то, что все уже случилось и нужно жить дальше. Найти себе цель. А разве королевская семья имеет доступ к Священному Писанию?

– Что? – Я непонимающе захлопала глазами. – Почему вы это спрашиваете?

Ханс взглянул на меня испытующе и несколько подозрительно, потом покачал головой.

– То, что вы сказали, защитница. «Отринь». – Он произнес это слово, и я поняла, что оно звучит не так, как обычная речь. Казалось, словно это совсем другой язык, и теперь без потусторонних звуков на заднем фоне мне это стало ясно как день. Комтур меж тем продолжал: – Это храмовое наречие. Его не изучают нигде, кроме как в комтуриях. Откуда защитница его знает?

– Да… сейчас я слышу, что это не мой родной язык, но он мне понятен. Когда вы сказали это слово Миле, я слышала за ним гул… будто кто-то зацепил пальцем толстую, туго натянутую струну. – Попытавшись восстановить в памяти этот звук, я закусила губу. Получалось тяжело, хотя, казалось бы, воспоминания были свежее некуда. Звук как бы ускользал из головы, становясь зыбким отголоском.

Комтур, внимательно следя за моими мысленными изысканиями, недовольно хмыкнул.